Со следующего дня меня перевели на таблетки, отменив ненавистные уколы. Сознание немного прояснилось, и я пошла на разведку. Оказалось, что в нашем отделении был холл, а в холле был телевизор. Правда он находился на полке, почти под потолком, чтобы во время неуправляемых припадков психи не разбили экран и не покалечили друг друга. Но его почти никогда не включали, ведь психиатрическая лечебница была переполнена, и маленький холл не вмещал всех желающих потаращиться в ящик. Причиной столь бурного наплыва пациентов явился апокалиптический бред, обострившийся у многих шизофреников на пороге тысячелетий. А год был 2001-й. Да… как выяснилось, загреметь в психушку легче лёгкого. Вот выписаться… но я пока не знала, как это – выписаться из психушки.
Делать было абсолютно нечего, и я начала знакомиться с психами. Моё внимание привлекла девушка лет 25-ти. Она показалась мне более одинокой и несчастной, чем другие. Тело её было перекрючено, как при ДЦП, при ходьбе колени касались друг друга, а ноги как-то безвольно волочились позади её накренённого вперёд туловища. Речь её была тягучей и невнятной, как будто она одновременно жевала сотню жвачек, при этом пытаясь произносить слова. Но взгляд! Взгляд её был довольно ясным, и в глазах читалась затаённая боль. На контакт она шла неохотно. Может потому, что ей было тяжело говорить, а может она не хотела делиться своей болью или считала меня слишком мелкой и неразумной для беседы. Однако я подкупила её своим искренним к ней интересом. Сперва мы молча сидели в тесном холле, потом она согласилась выслушать мою историю. Я рассказала ей про свои проблемы с психоактивными веществами, про реабилитационный центр и то, что он мне не помог, про неудачную инъекцию и утрату «центряка» на правой руке, про попытку суицида и бабку, укравшую медведя. Она слушала внимательно, не вставив ни единого слова.
Приближалось время приёма вечерних лекарств. После этого психам запрещено выходить из палат. Я стала прощаться, и вдруг вспомнила про тапки!
– Зачем? – спрашиваю, – зачем вы кладёте тапки под подушку?
Она попыталась улыбнуться, но вместо этого её лицо передёрнуло судорогой.
– Иа ньэ кла-а-ду, – невнятно ответила она.
Она не кладёт тапки! Так почему тогда она тут? В этом есть какая-то загадка…
Я засыпала с мыслью о том, что когда-то эта девушка была очень красивой. По крайней мере мне так показалось. Как она очутилась в этом чудовищном месте? Почему её никто не забирает? Я обязательно это узнаю. Завтра. И мы с медведем погрузились в глубокий сон.
На следующий день девушка сказала, что её зовут Вероника. А вот то, что она поведала потом, повергло меня в настоящий шок. Оказалось, что в свои 18 лет она заняла 1-е место на конкурсе красоты в одном из Российских регионов. Всё как положено: корона, признание, контракты и поклонники! Её приметил один видный криминальный авторитет из Москвы, забрал с собой в столицу. У неё было всё, кроме штампа из ЗАГСа. Не принято в воровском мире вступать в официальный брак. Но Веронику это совсем не тревожило. Она искренне любила своего благодетеля. Спустя некоторое время она узнала, что любимый употребляет героин, и в тайне от него стала таскать «отраву». Оправдывала она такое поведение тем, что многочисленные походы по ресторанам и передвижение исключительно на авто плохо влияют на фигуру, а ей так хотелось оставаться вечно прекрасной и желанной. И всё ради него! Когда же он узнал, было слишком поздно – доза была большой, кумары слишком сильными. Он уступил Веронике. Пусть это будет её эликсиром стройности!
Потом было громкое уголовное дело, суд и статья за бандитизм. Ему дали 20 лет особого режима, а её уютный мирок рухнул в одночасье. Закрыли и всех его «близких», так что помощи просить было не у кого. Веронику кумарило. Сперва ушли все сбережения, затем машина, украшения, дорогая техника…
Барыги быстро прознали, что провинциальная красотка осталась без защиты. Так она оказалась на панели. Как-то раз сутенёр продал её компании бандюков, которые, напившись, захотели группового секса. Она сопротивлялась. Ей изуродовали и тело, и лицо. Вероника потеряла «товарный вид» и стала не выгодна прежнему хозяину. Её продавали с точки на точку, денег было в обрез, и на героин уже не хватало. Она пересела на мульку – самый низкосортный психостимулятор, который имеет кучу побочных эффектов, ведь он содержит марганцовку, разрушающую мозг. Вот так королева красоты осталась никому не нужной калекой. Она пыталась покончить с собой, но сердобольная старушка, у которой Вероника снимала койку, вызвала скорую. Девушку откачали и поместили в психушку. Отец давно умер, мать запила после его смерти, да и не знала, где её дочь. И вот уже полтора года моя новая знакомая живёт в этом вонючем крохотном отделении психиатрички на Каширке, спит на проссаном матрасе и ест блевотные харчи, даже от вида которых меня бросает в дрожь.
Я сидела не в силах пошевелиться. Во рту пересохло, мерзкий комок стоял в горле. Вот так судьба! И никакой надежды, что что-то поменяется. Никакого просвета. Единственная радость – это крошечная книжная полка, висевшая в углу тесного холла. И ожидание, что у кого-то из вновь прибывших психов окажется с собой книга. Но нет! Психи поступают сюда в периоды обострения заболеваний, и книг в таком состоянии не читают…
Как же мне её было жалко! Я бы непременно забрала её с собой, и заботилась о ней. Но мама будет против, да никто и не отпустит Веронику. Она понимала, что ей суждено прожить тут остаток дней, и лишь изредка мечтала о том, что когда-то её любимый освободится и непременно её найдёт. В такие дни она становилась особо тревожной, много плакала и требовала у санитаров разрешения отправить письмо в колонию, чтобы он знал, куда за ней приезжать. Тогда ей кололи двойную дозу аминазина, она отключалась и забывала, что ей надо что-то писать.
Так и сейчас, она заплакала и, совершенно забыв обо мне, поковыляла к дежурной сестре. Сестра вызвала санитаров, и Веронику увели…
