Когда я обильно, смешно и искромётно шучу, это означает, что у меня на сердце бяда и разорение. Юмор – это слёзы души. Поэтому мне всегда так жаль клоунов. Все их боятся, а я до жжения в горле сочувствую этим накрашенным мужчинам в костюмах с большими пуговицами. Мне в них видится затаённая боль и скрытое желание найти нормальную работу. Хотя бы альфонсом. Хотя бы танцевать стриптиз.
В самых стрессовых ситуациях я улыбаюсь так широко, что сводит щёки, уши ползут на затылок, и мне стоит больших усилий сделать спокойное лицо. Я часто улыбаюсь, когда плАчу, даже смеюсь напополам с рыданиями – это финальная стадия, самая жуткая, дальше только раздирание ногтями лица (но всегда обходилось без).
По моей улыбке никогда нельзя сказать, что мне радостно. А по моим шуткам – что я в отличном расположении духа и ощущаю себя так комфортно, так комфортно в этом такси наедине с вами, ночью, когда вы свернули с маршрута, проложенного навигатором, и поехали через лес. Или утром, пасмурным и холодным, перед дверьми процедурного кабинета в ароматах спирта и хлорки, когда я веселю всю очередь и развлекаю медсестёр историями из жизни. Шутки летят прямо из чёрного вакуума, который пытается всосать меня где-то в центре груди.
Я буду той, кто всех успокоит и рассмешит, когда наша компания заблудится в лесу, а компас окажется сломанным. Я стану той, кто безостановочно юморит, находясь на соседней больничной койке с вами, кто не вчитывается нервно в конспекты за пять минут до начала экзамена, а хохочет и пляшет у входа в аудиторию. «Лучший способ подбодрить себя – подбодрить кого-нибудь другого», – это обо мне.
Кажется, это мой ЕДИНСТВЕННЫЙ способ, иные не срабатывают, мне необходимо становиться клоуном, чтобы обмануть саму себя, обманув окружающих. Или дело в том, что меня самой без взгляда со стороны и вовсе не существует, я – то, что во мне видят, и если всем кажется, что мне спокойно и радостно, значит, мне стоит принять за истину, что так оно и есть.
